Хмурое небо Каира
В снежной пустыне умирает город Каир. Гниют хрущевки посреди выжженной тундры, рассыпается от холода камень, и ржавеет повсюду металлолом.
Каждый день и каждую ночь Каир накрывает облако — густое и белое, с запахом горелых спичек. Это облако — дыхание Комбината. Северного божества, созданного людьми. Его заводы, словно соборы, шьют небо черными шпилями-дымоходами, и на сотни километров вокруг воздух пропитан ядом. Оксиды никеля, меди и кобальта… Русский север дышит металлом вперемешку с газом.
Скользкая дорога, разбитая морозами, вьётся по мёртвой земле, завязываясь в узелок. Я бездумно смотрю на неё сквозь заледеневшее окно автобуса. Провожаю взглядом трубопроводы, что перетягивают асфальт, словно жгуты.
Женский голос объявляет сквозь треск динамиков:
— Остановка — Кайеркан. Конечная.
Я поднимаюсь с сидения, застёгиваю пальто. Выпрыгиваю из автобуса и сходу наступаю в осеннюю подмерзшую грязь. Матерюсь под нос. Оглядываюсь по сторонам в поисках нужной улицы.
Кайеркан или, как его зовут местные, Каир на самом деле уже давно и не город. Потеряв в девяностые большую часть населения — от онкологии и героина, он стал административным районом Норильска. Говорят, что в переводе с долганского Кайеркан значит «долина смерти». Если это и вправду так, то название ему подходит как нельзя лучше.
«Если Норильск — это ад, — думал я, кутаясь в пальто, — то Каир — его последний круг».
Панельные девятиэтажки здесь были словно копии друг друга. Потрескавшиеся и неприкаянные — они напоминали останки древних существ, чьи окаменевшие кости не приняла вечная мерзлота.
Опустив взгляд, вжимая голову в плечи, я шёл навстречу ветру, что дул со всех сторон одновременно. Спустя минут пять замедлил шаг. Вновь осмотрелся по сторонам.
Не теряя времени, поспешил к подъезду.
Зайдя внутрь, я наконец-то спокойно выдохнул. Ветер больше не шумел в ушах. Не резал глаза мелкой пылью — этой чёрной шлаковой крошкой, что оседала в легких. Подумав немного, я достал сигарету и закурил.
«Никотин убивает, — подумал, усмехнувшись. — Ну да, ну да… Всё равно терять нечего».
Пока тянул сигарету, достал мобильный и набрал номер. Замерзшие пальцы слушались с трудом. В трубке зазвучали длинные гудки…
— Алло, — раздался мужской голос.
— Привет. Это Лин. Ты на месте?
— А-а-а… Ну забегай. Я как раз только завернул.
Убрав телефон в карман, я кивнул собственным мыслям. Затем подумал ещё немного. Посмотрел на синие клубки дыма, что вились кольцами в сыром подъездном воздухе. Вновь достал мобильный и стёр запись из истории звонков.
«Становишься параноиком, Яровой, — отметил про себя. — Всё равно ведь не поможет, если захотят докопаться».
Потушив бычок о батарею, поднялся на второй этаж. Или на первый — смотря как посчитать. Все здания за полярным кругом строились на сваях, и поэтому квартиры в них начинались выше, чем в обычных домах.
Металлическая дверь открылась раньше, чем я постучал. Сначала на пару сантиметров — насколько позволяла цепочка. В проеме показалось бледное лицо Миши.
— Свои-свои, — усмехнулся я. — Один. Пропускай.
Миша помедлил ещё пару секунд, оглядывая лестничные пролеты, а затем, наконец, пустил меня внутрь. Стоило только зайти, как в нос тут же ударил знакомый кисловатый запах, чем-то напоминающий уксус. За ним запах собачьей шерсти.
— Ты уже? — спросил я, кивнув на Мишины руки.
Тот отрицательно покачал головой.
Я поморщился, не скрывая брезгливости. Знал, что моему товарищу будет плевать на подобную неделикатность. Миша, как и ожидалось, в ответ лишь усмехнулся и, дождавшись пока я разуюсь, повёл меня в кухню. По пути он постоянно чесал руки, скрытые под длинными руками толстовки.
— Тебе как обычно? — спросил товарищ, усевшись за стол и поправив длинные черные пряди, что падали на лицо. — Трёшку?
Миша кивнул. Снял крышечку с сахарницы и достал оттуда блестящий сверток.
— Держи, мой друг. Летай на здоровье.
— Спасибо, — сказал я и положил на стол пять тысяч одной купюрой.
Миша убрал деньги в карман, а я тем временем поднёс сверток к носу. Принюхался. Сладковатый запах пробивался даже сквозь фольгу.
— Хорошая-хорошая, — произнёс Миша, заметив мой жест. Потом улыбнулся краешками губ и указал взглядом на инсулиновый шприц, что лежал на грязной клеенке. — А насчет этого как? Не надумал?
Я отрицательно покачал головой.
— Ну и зря, — пожал плечами товарищ. — Впрочем, выбор твой. Чай будешь?
Миша поднялся с табурета и подошёл к плите. Включил конфорку, поставил на неё металлический чайник, в котором плескались остатки воды. Затем встал у окна, открыл форточку и, чиркнув зажигалкой, прикурил сигарету.
— Странный ты, Лин, — сказал он после недолгого молчания. — Вроде и свой, и летаешь хорошо, а дальше заглянуть боишься.
Он вновь поправил волосы, убрав непослушную прядь за ухо. Когда он это сделал, рукав его толстовки на секунду задрался. Я заметил, что синяки появились даже на запястьях.
— Всё это не очень похоже на колдовство, — сказал я, кивнув на шприц. — Скорее, на растянутое самоубийство.
Миша насмешливо поджал губы. Повёл подбородком.
— А что, есть другие пути? — спросил он. — Разве твоя жизнь не тянется к тому же финалу?
— А я и не передергиваю. Это ты упрямишься. Никак не можешь понять, что различий между нами нет. Сам подумай, Лин. Ты летаешь во снах, сочиняешь книги и помогаешь себе в реальности легкими инструментами. А я летаю наяву. Пишу музыку и играю по-крупному. Но в конечном счёте, какая разница? Скажи мне, Лин, какая к черту разница, сколько времени займёт путь, если все дороги ведут к одному. К вставшему сердцу. Нам нечего терять, Лин. Мы все обречены проснуться.
— И всё-таки… Слишком рано, чтобы просыпаться.
— Слишком поздно, чтобы спать, — усмехнулся Миша.
Выдохнув дым, он приоткрыл штору и ткнул кончиком сигареты в обледеневшее стекло.
— Посмотри на улицу. Видишь это хмурое небо? Оно нас всех заберёт. Этот чёртов Каир. Северный Кашроми. Сокрушитель людей... Мы здесь, словно в чьём-то ночном кошмаре. Кружимся, бегаем, вьёмся — дверь за дверью, сон во сне. Но в итоге...
Он повернулся и показал на шприц.
— В итоге нас всех ждёт она. Та, что прячется на острие иглы.
Я опустил глаза. Подумал немного и тоже достал сигарету. Закурил, стряхивая пепел в пустую кофейную банку. Несколько секунд мы с Мишей курили в тишине, пока в коридоре не послышался шум. На кухню забежала овчарка — немка. Чихнув от табачного дыма, собака подбежала к Мише и потерлась головой о его ногу. Мой товарищ улыбнулся и погладил собаку с нежностью.
— Сейчас-сейчас, покормлю, родная.
Выбросив окурок в форточку, он достал из тумбы пакет с кормом и насыпал в миску. Налил воды в другую. Ещё раз провел ладонью по холке овчарки.
— Счастливое создание, — сказал он. — Ни разума, ни способностей к колдовству. Лишь безграничная преданность и любовь.
— Что мешает любить жизнь так же?
— А тебе? — вновь усмехнулся Миша, поправляя волосы. — Не изображай просветлённого, Яровой. Мне-то уж можешь не втирать про счастье. Я знаю его гораздо лучше тебя. Два раза в день. Утром и вечером. И ты даже на тысячную долю представить себе не можешь, что именно я знаю. Потому что никогда этого не чувствовал. Не переживал момент истинного колдовства, когда видишь каплю собственной крови и ослабляешь ремень. Когда в грудь бьёт жар, а затем приходит она. Та, к которой ведут все дороги. Хозяйка, что делает нас живыми.
— Смерть делает людей живыми? Забавно.
— А разве нет? Это ведь очевидно, Лин. Главный признак жизни — её конечность. Учебник биологии за шестой класс. Не мне тебе рассказывать, ты об этом, вроде, книгу пишешь.
— Какая разница? — отмахнулся Миша. — В конечном счёте, важна лишь она. Её ласковое прикосновение.
Миша выключил конфорку плиты. Разлил чай по кружкам.
Размешав сахар, он аккуратно вытер ложечку рукавом и оглядел её в свете тусклой лампочки. Положил на стол зажигалку.
— Поверь, Лин, если хоть в чём-то и есть смысл, то он именно в этом прикосновении. В дыхании за левым плечом. Это величайший дар, преподнесённый людям и, пожалуй, единственный, который на самом деле чего-то стоит. Её прикосновение и шёпот. Полёт… Бесконечный полёт… Сила и свет в конце... Однажды ты поймёшь. Хотя бы раз, но поймёшь. Когда будешь умирать. А я вот решил не ждать. И понимаю это каждый день. Умираю снова, и снова, и снова… Только в этом теперь и остался смысл.
Миша достал из-под стола ремень. Перетянул плечо.
— Здесь в Каире люди хорошо об этом знают. Потому что живут у смерти за пазухой — на её землях. Сам подумай, как здесь не ставиться? Она ведь здесь повсюду — в мерзлой земле, в отравленной воде, в грязном воздухе. Каир её город. А Комбинат, которому ты служишь, — её жених. Так что недалеко ты от меня ушёл, Яровой. Тем более, ты ведь сновидец. А значит тоже с ней на короткой ноге. Так что, может, наберешься смелости? Попробуешь вместе со мной? Смелее, Лин. Бросься в пропасть. Она понесет тебя на руках. Узнаешь, наконец, что такое истинный танец со смертью. Поверь, святоша… Попробовав, ты уже не станешь прежним. Всё откроется разом. Ты увидишь, что здесь — на острие иглы — всё: и царство, и сила, слава. Всё в одном флаконе. Поэтому никто и не хочет бросать. Слишком хорошо, чтобы отказаться.
— Слишком страшно, чтобы взять, — ответил я, потушив сигарету.
Затем отодвинул кружку с чаем, встал с табурета и направился в коридор. Миша засмеялся мне в спину.
— Дурак ты, Лин! Нам ведь нечего терять! Нечего! Однажды ты, наконец, увидишь, что все дороги ведут в пустыню — к древнему городу Кашроми. Сокрушителю людей.
— И всё же. Свои дороги я, пожалуй, поберегу. Спасибо за беседу, Миш. И за «легкие инструменты».
Стоя в прихожей, одной рукой я натягивал на себя ботинки, а другой сжимал в кармане сверток и серебряный крестик. Повторял мысленно: «Не введи во искушение… Не введи… Не введи…»
— Всё равно однажды поймёшь, — донесся голос Миши из кухни. — И Богом клянусь: это случится раньше, чем хозяйка придёт к тебе. Ты придёшь к ней сам, Лин. Так же, как я. Так же, как многие в этом городе. Ты всегда ходил по острию. Придёшь и к этому.
— Надеюсь, ты ошибаешься, — тихо произнёс я, застегивая пуговицы пальто свободной рукой.
Взгляд скользнул по гитаре, что стояла в углу коридора. Порванные струны. Покрытая толстым слоем пыли дека. Эту гитару давно никто не брал в руки.
«Врёшь ты всё, приятель. В твоей пустыне не осталось никакой музыки».
— Лин, — вновь раздался голос из кухни.
— Пока ты не ушёл, могу я тебя кое о чем попросить?
Я прикусил губу. Выругался мысленно.
Несколько секунд из кухни не раздавалась ни звука. А затем Миша произнёс:
— Когда игла меня заберёт, позаботься, пожалуйста, об Элли. Мне больше некого просить. Не хочу, чтобы она умерла от голода.
Его голос на секунду будто бы изменился. Стал слабым, но вновь живым. Я вспомнил, что Элли — это кличка овчарки.
— Хорошо, — ответил после недолгого молчания. — Заберу.
— Обещаю. Я возьму собаку, когда это произойдёт.
— Спасибо… А теперь ступай. Мне уже пора, кости болеть начинают. Ещё увидимся обязательно. На той стороне или на этой…. — голос Миши стал совсем тихим, — Впрочем, не думаю, что есть разница. Теперь-то уж точно нечего терять.
Я открыл дверь и прежде, чем вышел в подъезд, услышал, как на кухне чиркнула зажигалка.
С любовью, Лин Яровой. Норильск, 2020.
Больше рассказов ты найдешь на канале в ТГ: https://t.me/lin_yarovoy